Knowledge is power. France is bacon.
Дмитрий Быков мне нравился не всегда, я очень долго к нему присматривалась и прислушивалась. И пару лет назад всё-таки присмотрелась, прислушалась. Кажется, он был на радио-передаче, а я - в пробке. Так мы и нашли друг друга.
Дмитрий Быков
О модерне, постмодерне, Кафке и современном обществе
Кафкианский человек всегда виноват. Для него существует странная мысль, что права человека — это вообще оксюморон, как горячий снег. Какие могут быть права у человека? Человек есть нечто, лишенное прав. Человек — есть нечто, находящиеся в ситуации перманентного бунта. Против Родины, против отца, против семьи. Он всегда виноват уже тем, что он живет в ХХ веке, что он вывалился из прежних, достаточно надежных правил. Но ХХ век превратил это чувство экзистенциальной вины в юридическое обвинение.
В этом и заключается, на мой взгляд, главная проблема Кафки. Он не то чтобы оправдал, но впервые постулировал то состояние человека, которое оказалось наиболее распространенным в ХХ веке: ты виноват, ну так вот ты и получи. В результате мы действительно получили сегодня феноменальный вывод из этого: если состояние вины — это дежурное состояние модерна, то состояние постмодерна — это состояние бесстыдства. В сегодняшней парадигме сама мысль о состоянии вины (перед семьей, модерниста перед традицией, интеллигента перед народом) выглядит невозможной, возмутительной пошлостью. Получается, что это оправдание всех Освенцимов и всех Воркут и Колым. После ХХ века категории вины не существует вообще. Как и категории моральной ответственности. Мы увидели, что осознание вины оканчивается разрешением на расправу. Поэтому мы живем в обществе, которое лишено морального ориентира. Более того, это единственное условие его существования. Это общество как раз предсказано Кафкой в небольшой притче, которая называется «Арабы и шакалы». Есть некие арабы, у них в услужении живут шакалы. Шакалы считают себя очень чистыми. Им ненавистен запах, который исходит от арабов. И вот когда в племя приезжает чужеземец, шакалы прибегают к нему с криком: «Спаси нас! Избавь нас от арабов!». То есть, как бы прибегают за американскими печеньками, если угодно. И вручают ему маленькие ржавые ножницы, с помощью которых он должен арабов перерезать. Арабы, хохоча, приходят к нему и говорят: «Ну, посмотри какие забавные эти существа!» и выкатывают шакалам тушу мертвого верблюда, которую те, немного помявшись для приличия, начинают с отвратительным воем раздирать. Вот и так выглядит парадигма сегодняшнего общества, в котором нет ни понятия вины, ни понятия ответственности. А есть понятие закомплексованной взаимной ненависти и пожирания зловонного верблюда (пусть и против воли).
Мне ясно одно, разделение человека модерна и человека традиции, закончилось. Потому что человек традиции слишком охотно хватается за нож, чтобы наказать человека модерна за его иллюзорную вину.
Естественным ответом на абортированный, прежде времени прерванный русский Серебряный век стала тотальная гордыня «Доктора Живаго», его христология, его уподобление себя Христу. Я считаю, что роман «Доктор Живаго» — великий роман, но это роман, допускающий страшную основу. Это поздний Пастернак, который после 40 лет самоуничижения, впал неожиданно в страшную гордыню. Ответ народа на тотальную репрессию — это гордыня. Причем, гордыня чаще всего необоснованная. Народ, который тотально унижен, начинает искать себе утешения (охотно подсовываемые властью) в национальной исключительности, в христоподобности, в том, что он один такой на весь мир. В том, что с ним постоянно совершают акт орального насилия. Актом ответа ответа на это насилие становится своеобразный «стокгольмский синдром». Да, с нами все это делают, но мы от этого ужасно крепчаем. Вообразить себя богоносцем может только народ постоянно распинаемый. В этом и заключается ловушка. Они подсовывают «русскую весну» человеку, которого в этот момент пользуют. И пользуют так, что он уже к этому привык. Под горой стоит верблюд, а его четверо... А им четверо управляют, скажем так. В этом и заключается проблема русского национализма. Мы самые лучшие, потому что с нами лучше всего это делают.
http://ru-bykov.livejournal.com/1982542.html
Дмитрий Быков
О модерне, постмодерне, Кафке и современном обществе
Кафкианский человек всегда виноват. Для него существует странная мысль, что права человека — это вообще оксюморон, как горячий снег. Какие могут быть права у человека? Человек есть нечто, лишенное прав. Человек — есть нечто, находящиеся в ситуации перманентного бунта. Против Родины, против отца, против семьи. Он всегда виноват уже тем, что он живет в ХХ веке, что он вывалился из прежних, достаточно надежных правил. Но ХХ век превратил это чувство экзистенциальной вины в юридическое обвинение.
В этом и заключается, на мой взгляд, главная проблема Кафки. Он не то чтобы оправдал, но впервые постулировал то состояние человека, которое оказалось наиболее распространенным в ХХ веке: ты виноват, ну так вот ты и получи. В результате мы действительно получили сегодня феноменальный вывод из этого: если состояние вины — это дежурное состояние модерна, то состояние постмодерна — это состояние бесстыдства. В сегодняшней парадигме сама мысль о состоянии вины (перед семьей, модерниста перед традицией, интеллигента перед народом) выглядит невозможной, возмутительной пошлостью. Получается, что это оправдание всех Освенцимов и всех Воркут и Колым. После ХХ века категории вины не существует вообще. Как и категории моральной ответственности. Мы увидели, что осознание вины оканчивается разрешением на расправу. Поэтому мы живем в обществе, которое лишено морального ориентира. Более того, это единственное условие его существования. Это общество как раз предсказано Кафкой в небольшой притче, которая называется «Арабы и шакалы». Есть некие арабы, у них в услужении живут шакалы. Шакалы считают себя очень чистыми. Им ненавистен запах, который исходит от арабов. И вот когда в племя приезжает чужеземец, шакалы прибегают к нему с криком: «Спаси нас! Избавь нас от арабов!». То есть, как бы прибегают за американскими печеньками, если угодно. И вручают ему маленькие ржавые ножницы, с помощью которых он должен арабов перерезать. Арабы, хохоча, приходят к нему и говорят: «Ну, посмотри какие забавные эти существа!» и выкатывают шакалам тушу мертвого верблюда, которую те, немного помявшись для приличия, начинают с отвратительным воем раздирать. Вот и так выглядит парадигма сегодняшнего общества, в котором нет ни понятия вины, ни понятия ответственности. А есть понятие закомплексованной взаимной ненависти и пожирания зловонного верблюда (пусть и против воли).
Мне ясно одно, разделение человека модерна и человека традиции, закончилось. Потому что человек традиции слишком охотно хватается за нож, чтобы наказать человека модерна за его иллюзорную вину.
Естественным ответом на абортированный, прежде времени прерванный русский Серебряный век стала тотальная гордыня «Доктора Живаго», его христология, его уподобление себя Христу. Я считаю, что роман «Доктор Живаго» — великий роман, но это роман, допускающий страшную основу. Это поздний Пастернак, который после 40 лет самоуничижения, впал неожиданно в страшную гордыню. Ответ народа на тотальную репрессию — это гордыня. Причем, гордыня чаще всего необоснованная. Народ, который тотально унижен, начинает искать себе утешения (охотно подсовываемые властью) в национальной исключительности, в христоподобности, в том, что он один такой на весь мир. В том, что с ним постоянно совершают акт орального насилия. Актом ответа ответа на это насилие становится своеобразный «стокгольмский синдром». Да, с нами все это делают, но мы от этого ужасно крепчаем. Вообразить себя богоносцем может только народ постоянно распинаемый. В этом и заключается ловушка. Они подсовывают «русскую весну» человеку, которого в этот момент пользуют. И пользуют так, что он уже к этому привык. Под горой стоит верблюд, а его четверо... А им четверо управляют, скажем так. В этом и заключается проблема русского национализма. Мы самые лучшие, потому что с нами лучше всего это делают.
http://ru-bykov.livejournal.com/1982542.html